ЧТО ИМЕННО СВЯЗЫВАЕТ «СЛОВО О ПОЛКУ ИГОРЕВЕ» С «КРАЛЕДВОРСКОЙ РУКОПИСЬЮ» ВАЦЛАВА ГАНКИ?
1) Почему Й.Добровский стал первым критиком В.Ганки — своего талантливого ученика и автора знаменитой фабрикации. 2) Основные вехи в истории разоблачения подделок В.Ганки. 3) А.Зализняк логически неверно излагает историю разоблачения В.Ганки. Сравнение относительного количества ошибок в рукописях В.Ганки и в «Слове». 4) Опроверг ли А.Зализняк доводы А.Зимина по поводу подделки В.Ганки?

1. Почему Й.Добровский стал первым критиком В.Ганки — своего талантливого ученика и автора знаменитой фабрикации.

Если факты рассматривать с позиции той версии, что «Слово о полку Игореве» было написано в XVIII веке, то ситуация с В.Ганкой представляется следующей:

Чешский славист и поэт Вацлав Ганка вызвал гнев своего знаменитого учителя Йосефа Добровского, когда в 1817 г. «извлёк» якобы из небытия два «древнечешских» рукописных памятника исторического содержания — Краледворскую и Зеленогорскую рукописи. Осторожный Добровский, очевидно, был просто вынужден открыто выступить против своего дерзкого ученика с публичными обвинениями в антинаучной деятельности, ведь Ганка, хотел он того или нет, своей историей с фабрикацией наводил тень на всю историю с обнаружением и опубликованием поэмы «Слово о полку Игореве», а Добровский как-никак на пару с А.Шлёцером был первовестником и активнейшим научным агентом по внедрению «Слова» в сознание широких масс. А у внимательного исследователя «Слова» просто не могла не возникнуть такая логическая цепочка: А.И.Мусин-Пушкин — Й.Добровский — В.Ганка. Или, скажем, такая: разоблачённые песни Оссиана — «Слово о полку Игореве» — Краледворская рукопись.

Поскольку тогда все эти фигуры и все эти тексты были у многих на слуху, вероятность появления совершенно ненужных Добровскому ассоциаций и параллелей была необычайно высока, и он был просто вынужден действовать на опережение и сходу пресечь появление в обществе ненужных ему мыслей, практически первым выступив с критикой Краледворской рукописи, дистанцировавшись таким образом от Ганки.

Для того, чтобы ещё более проникнуться той обстановкой и оценить всю остроту ситуации, в которой по вине Ганки оказался Добровский, надо добавить, что XVIII век были эпохой литературно-исторических мистификаций и их громких разоблачений, поэтому общество психологически было совершенно готово к соответствующему развороту событий.

* * *

Напомню, что Добровский в 1792-1793 гг. посещал Санкт-Петербург и лично встречался с графом А.И.Мусиным-Пушкиным, и в доме графа на Мойке изучал те книжные сокровища, которые стяжал (большей частью воровством из библиотек и хранилищ) А.И.Мусин-Пушкин. Среди добытых нечестным путём рукописей к тому времени на руках у графа была и знаменитая Лаврентьевская летопись.

А вот, что мы можем узнать о других возможных источниках «Слова», к которым сегодня учёные причисляют и Лаврентьевскую летопись. На стр.282 своей книги по «Слову» А.Зализняк пишет:

«Более того, открытия недавних лет показали, что, вопреки прежним представлениям, Добровский был знаком со всеми тремя главными источниками, обнаруживающими связь с СПИ, — Ипатьевской летописью, псковским прологом 1307 г. [Апостолом — А.Л.] и Задонщиной».

А это уже улики в пользу версии XVIII века, и эти улики методами лингвистики никак не опровергнуть.

* * *

И вот ещё к тому одна любопытная деталь. В 1818 г. граф Н.П.Румянцев (основатель знаменитой библиотеки), не доверяя ни А.И.Мусину-Пушкину лично, ни всей его псевдонаучной деятельности по изданию книг вкупе со «Словом», тем не менее, почему-то выпускает в свет комментированный Я.Пожарским текст «Слова». Почему? Ответ на этот вопрос в рамках версии о происхождении «Слова» в XVIII веке мне видится в упоминании в тех комментариях к «Слову» Краледворской рукописи, уже тогда подозрительной для части учёных. И, введя «древнечешские» рукописи как некую тайную параллель, не выразил ли этим самым известием о «древних» чешских рукописях осторожный и порядочный (ворованных книг в свою библиотеку не принимал) Н.П.Румянцев своего, скажем так, недоверчивого отношения и к «Слову», представляя себе всю неминуемо катастрофическую будущность Краледворской рукописи?

* * *

А сам Ганка в 1836 г. выпустил «Слово» вместе со своим фабрикатом в одной книге. И очень символично то, что Ганка комментировал «Слово», опираясь на текст Краледворской рукописи, а саму Краледворскую рукопись поддерживал древностью текста «Слова».

Современный же текстологический анализ Краледворской и Зеленогорской рукописей показал, что Ганка использовал в своей работе издание «Слова» А.И.Мусина-Пушкина 1800 г., произведения М.М.Хераского и Н.М.Карамзина, чьи имена как раз и проходят по делу о «Слове о полку Игореве» в версии его происхождения в восемнадцатом веке и входят в десятку самых важных в этом деле персон.

2. Основные вехи в истории разоблачения подделок Ганки

Обвинения в антинаучной деятельности в адрес Ганки звучали с самых начальных времён бытования его фабрикатов. А к 60-ым годам критики и защитники Ганки разделились на два враждующих лагеря по национальному признаку. В 70-е годы с критикой подлинности фабрикатов Ганки выступили уже и славянские учёные, которых чешская общественность сразу обвинила в изменничестве и организовала их публичную травлю (прямая аналогия с тем, что в России постигло А.Зимина после того, как он объявил о результатах своих исследований по «Слову»).

Поскольку Ганка по недомыслию не уничтожил свои фабрикаты после их публикации, то со временем люди науки стали обращать своё внимание не столько на язык этих рукописей, — многочисленные несообразности которого толковались учёным миром то как разоблачающие подделку улики, то как всё же объяснимые особенности этих найденных жемчужин чешской культуры и гордости чешского народа, — сколько на материал носителя, на палеографию. И если анализ языка не приносил решительно никаких окончательных и удостоверенных результатов, то вот химический анализ краски, которой были исполнены некоторые инициальные буквы, уже не оставляли абсолютно никаких шансов на хоть сколько-нибудь успешную защиту версии древности Краледворской рукописи, поскольку эта краска оказалась берлинской лазурью XVIII века.

Именно берлинская лазурь XVIII века явилась для трезвомыслящих людей той самой уликой, тем самым аргументом, опровергнуть который не в силах ни одна лингвистическая теория, какой бы виртуозной и изощрённой эта теория ни была. И именно обнаружение этой материальной улики дало лингвистам возможность спокойно взглянуть на текст.

(К числу трезвомыслящих учёных примкнул после обнародования катастрофических данных химической и палеографических экспертиз и Ян Гебауэр, который поначалу со всей горячностью защищал древность Краледворской рукописи.)

Итак, именно материальная улика — использование краски XVIII века — дала лингвистам стропроцентную уверенность в том, что несообразность и отклонения языка рукописи надо квалифицировать как ошибку Ганки, как свидетельство незнания Ганкой всех нюансов правильного древнечешского языка. И ослеплённым патриотизмом чешским лингвистам уже было никак не свалить лингвистические (и исторические) ошибки Ганки на позднейших переписчиков.

В случае же со «Словом о полку Игореве» мы имеем лишь легенду (да не одну!), идущую из уст А.И.Мусина-Пушкина, издателя поэмы. Кроме Екатерининской рукописи, о которой А.И.Мусин-Пушкин из осторожности умолчал (как-никак улика), у нас других проверенных и удостоверенных вещественных доказательств нет.

3. А.Зализняк логически неверно излагает историю разоблачения В.Ганки

А.Зализняк на стр.17 пишет:

«<…>Краледворская и Зеленогорская рукописи — были действительно столь успешны, что очень долго принимались за подлинные. Но всё же, когда Я.Гебауэр подверг эти сочинения тщательному высокопрофессиональному лингвистическому контролю, факт подделки выявился с полной неумолимостью».

Как можно видеть, А.Зализняк умолчал об определяющем обстоятельстве — о том, какую решающую роль для Я.Гебауэра сыграла химическая экспертиза краски, которую В.Ганка использовал при написании инициальных букв рукописи. Ведь только после этой экспертизы, только после устранения ею всяческих сомнений (психологический аспект научного познания) мысль учёного освободилась от идеологических наводок и стала адекватно подходить к лингвистической экспертизе.

Повторяю: только ПОСЛЕ решающей химической экспертизы краски, а никак не раньше, для Я.Гебауэра создалась психологическая возможность сконцентрироваться исключительно на языковом материале (т.е. уже без учёта примеси всех внеязыковых по своей природе факторов и объяснений вроде «описки переписчиков»).

А.Зализняк продолжает [стр.17]:

«Обнаружились отклонения от норм древнечешской орфографии; <…>; синтаксические кальки с современного немецкого; чешские слова, употреблённые в значении, которое развилось у них только в позднюю эпоху, и др.»

Любопытно, что перечисленные здесь особенности языка рукописей Ганки так или иначе перекликаются с явлениями языка «Слова о полку Игореве».

А.Зализняк продолжает [стр.17]:

«В общей сложности на 6000 слов, содержащихся в этих двух рукописях, Ганка допустил около 1000 отклонений от того, что реально наблюдается в подлинных древнечешских рукописях <…>».

Но ведь и в изданиях АН СССР в тексте «Слова» в сравнении с изданием А.И.Мусина-Пушкина 1800 г. внесено около 600 исправлений — что является прямым и недвусмысленным свидетельством наличия в тексте «Слова» многочисленных отклонений от языка подлинных древнерусских летописей!

И задумайтесь: 600 исправлений на 2000 слов текста. А у разоблачённого Ганки, напомню, 1000 языковых отклонений на 6000 слов текста. (Т.е. у Ганки частота обнаружения ошибок — 0.17, а в «Слове» — 0.3, т.е. почти в 2 раза больше, чем у Ганки).

А так как в случае со «Словом» никаких химических экспертиз красок провести невозможно, то эти 600 исправлнений НЕ МОГУТ однозначно квалифицироваться как «ошибки» переписчиков и первоиздателей.

В изучении «Слова о полку Игореве» ситуация двойственности трактовок языковых отклонений, аналогичная той, которая была вокруг рукописей Ганки до экспертизы краски, будет сохраняться вечно из-за принципиальной невозможности проведения каких-либо материальных экспертиз.

* * *

В связи с той ролью, которую сыграла экспертиза краски в случае с Ганкой, немалый интерес может вызвать следующее соображение А.Зализняка [стр.373]:

«Всё это уж очень похоже на проблемы, связанные с СПИ. С той же естественностью, с которой художник XII века использовал краски, существовавшие в его время в его стране, сочинитель XII века расставлял энклитики в соответствии с автоматизмами языка своего времени. Допустим, экспертам известно, что производство одной из таких красок после XII века во всём мире прекратилось; тогда представленная на суд картина, где химический анализ показал присутствие данной краски, очевидно, будет признана подлинным древним произведением».

Как можно легко убедиться из этой цитаты, А.Зализняк тоже склонен придавать особое значение экспертизе именно краски как неопровержимому вещественному доказательству. Тогда возникает вопрос: по какой же причине в изложении сути материала по делу Ганки А.Зализняк промолчал о решающей роли химического анализа краски инициальных букв, опознанных как берлинская лазурь XVIII века?

* * *

А.Зализняк продолжает [стр.373]:

«Аналогично этому, если каким-либо образом установлено, что фальсификатор не мог знать или не мог воспроизвести древнее распределение энклитик, то СПИ должно быть признано подлинным сочинением».

Эта фраза А.Зализняка рассчитана, пожалуй, на доверчивость читателей, которые под влиянием авторитета не будут шибко вдаваться в логику его утверждений. Потому что если и имеет смысл о чём-то здесь говорить, то только о том, что должен был бы знать предполагаемый (возможно, коллективный) автор XVIII века. А вот все разговоры о том, чего предполагаемый автор точно не знал и не мог знать по лингвистическим источникам, имеют самый что ни на есть фантазийный характер.

Более того, если исходить из весьма логичного предположения, что возможный автор XVIII века был из круга А.И.Мусина-Пушкина и располагал всеми гигантскими возможностями А.И.Мусина-Пушкина (который исполнял приказ Екатерины II по собиранию всех имеющихся в монастырях страны древних рукописей и потому обладал мощнейшей базой источников, включая и книги из его личного богатейшего собрания), то количество древних рукописей, которые могли быть в распоряжении предполагаемого автора XVIII века, не идут ни в какое сравнение с теми скудными остатками, которыми сегодня располагает и оперирует современная наука.

В свете сказанного, приводимая ниже фраза А.Зализняка [стр.219] может восприниматься думающим читателем исключительно только в качестве «риторического напора» на читательское сознание:

«В самом деле, если верен наш анализ, то в тексте СПИ обнаружено ещё два элемента <…>, которые были актуальны лишь для памятников раннедревнерусского периода, употреблялись крайне редко и были неизвестны филологам не только XVIII, но и XIX-XX веков».

4. Опроверг ли А.Зализняк доводы А.Зимина по поводу подделки В.Ганки?

А.Зализняк на стр.190 пишет:

«Аргумент в пользу подлинности СПИ, состоящий в том, что успешно подделать большой текст на древнем языке может только гениальный лингвист, уже приводился нашими соотечественниками (в частности, А.В.Исаченко, Р.Якобсоном, А.С.Орловым). Но А.А.Зимин пытается дискредитировать такой способ аргументации при помощи следующей аналогии: <…>».

Во-первых, если А.Зализняк декларирует свою объективность, то, может быть, было бы более уместно вместо эмоционально окрашенных слов «пытается дискредитировать» сказать более нейтрально: «приводит свою точку зрения с целью опровергнуть…»?

Во-вторых, употребляемая здесь фраза «на древнем языке» означает, что язык «Слова» в очередной раз удостоверяется А.Зализняком как язык «правильный древнерусский XI-XII веков» [стр.31 и 37]. Однако одновременно с этим в книге А.Зализняка приводятся многочисленные материалы с разъяснением того, что, где и как необходимо было современной лингвистической науке изменить в тексте «Слова», чтобы в нём было как можно меньше языковых явлений, явно не соответствующих XII веку. Таким образом, современной наукой и А.Зализняком в частности изучается правленый под идею древности текст, а не исходный текст публикации 1800 года. И из-за этого версия о том, что «Слово» написано в XVIII веке, изначально оказывается в ущемлённом положении, коль скоро науку, по сути, принуждают вести свои исследования по тенденциозно подновлённому тексту.

Каждой грамматической особенности текста публикации 1800 года сторонниками версии древности поэмы дежурно приписывается определение «ошибка» (ошибка переписчиков, ошибка первоиздателей), тогда как в версии, что «Слово» — XVIII век, все эти особенности могут трактоваться и анализироваться как творческая задумка автора XVIII века, исполненная в традициях европейской средневековой литературы (так называемый «язык птиц»).

* * *

Далее А.Зализняк приводит текст «аналогии» А.Зимина, где приводятся соображения А.Куника, которые, если разобраться, являются «риторическим напором» и признать которые научными аргументами никак нельзя. Однако А.Зализняк делает в своём замечании акцент на совсем другой стороне этой несерьёзной позиции А.Куника [стр.190]:

«Нельзя не признать, что эта аналогия в первую секунду кажется убийственной. И однако же ситуация в сущности проста. Дело в том, что заявление Куника исходило из презумпции, что эти рукописи действительно написаны на правильном древнечешском языке. Но, увы, эта презумпция (которую Куник разделял со многими другими) была основана не на полном и глубоком лингвистическом анализе, а всего лишь на общем впечатлении. Когда позднее такой анализ был Яном Гебауэром произведён, то стало ясно, что до подлинной древнечешской правильности этим сочинениям всё же далеко. <…>»

Логика, проводимая А.Зализняком в этом фрагменте, говорит широкому читателю — в косвенной, неявной форме, — о том, что язык «Слова» — это «правильный древнерусский язык XI-XII веков».

Однако, во-первых, повторю, что на 6.000 слов сочинений Ганки пришлось 1.000 ошибок, а вот показатели по «Слову» выглядят много хуже: на 2.000 слов поэмы приходится до 600 «отклонений» от норм древнерусского правильного языка. Поэтому кто-то даже вполне может усомниться: а можно ли вообще говорить о «правильности» языка «Слова»?..

Во-вторых, опять-таки повторю, что, говоря о лингвистических успехах Гебауэра, А.Зализняк ничего не сказал о той решающей роли, которую в спорах вокруг творений В.Ганки сыграл химический анализ краски инициальных букв Краледворской рукописи…

И, в-третьих: язык «Слова» до сего дня исследован наукой лишь фрагментарно, а его полное, комплексное описание ещё впереди, и потому определённо утверждать, является ли этот язык правильным или неправильным, сейчас ещё рано — ещё нет оснований для каких-либо определённых утверждений.

* * *

Далее А.Зализняк пишет [стр.191]:

«Случай с СПИ отличается от случая с подделками Ганки тем, что здесь достаточно глубокий анализ текста показал, что в нём действительно хорошо соблюдены древние языковые закономерности (причём такие, которые предельно трудно подделать)».

Здесь А.Зализняк продолжает свой «риторический напор» на сознание широкого читателя, поскольку реально слова А.Зализняка «древние языковые закономерности» соотносятся не со всем текстом «Слова» публикации 1800 года, а только с его фрагментами и то в редакции Р.Якобсона, где сделано всё или почти всё, чтобы в тексте «Слова» было как можно меньше проблем. А разговор о берлинской лазури, краске XVIII века, здесь — по А.Зализняку — конечно же, неуместен.

* * *

Подводя итог сказанному, зададимся вопросом: а состоялся ли у лингвиста А.Зализняка разгром доводов историка А.Зимина и его «аналогии» (о которой речь пойдёт в отдельной статье)? Ведь «большого текста», на всём протяжении которого встречается только «правильный древнерусский язык», в случае со «Словом» нет; есть лишь рассыпанные по тексту поэмы отдельные фрагменты и вкрапления с «правильным древнерусским языком».

Кроме того, спросим: почему А.Зализняк в изменённом виде представил логику истории разоблачения В.Ганки? Не потому ли, что это дало ему возможность сконцентрировать внимание читателя исключительно на лингвистическом, т.е. наиболее разработанном, участке многоаспектного исследования «Слова»?

И почему научной позиции А.Зимина А.Зализняком упреждающе дана отрицательная эмоциональная оценка?..

8 ноября 2007 года.
Опубликовано 23 декабря 2007 года.
Александр Лаврухин.

Литература:
1. А.А.Зализняк. «Слово о полку Игореве»: взгляд лингвиста. М., 2007.
2. Энциклопедия «Слова о полку Игореве», 5 тт., С-Пб., 1995.
3. Рукописи, которых не было. Подделки в области славянского фольклора. М., 2002.
4. В.П.Козлов. Кружок А.И.Мусина-Пушкина и «Слово о полку Игореве». М., 1988.

• При перепечатке материалов ссылка на www.timofey.ru обязательна.

главная контакты человек философия экология культура управление бизнес политика разное